Она пропустила его слова мимо ушей.
– …и кичится тем, что в доме нет ни единого технического новшества, связался с шайкой сумасбродов, с архипрогрессивистами, сторонниками далеко идущих преобразований?
– Никаких таких далеко идущих преобразований, – залопотал сенатор. – Обыкновенный здравый смысл. Создание земных условий на одной планете обойдется в триллионы долларов. За гораздо более короткое время и умеренную цену мы сможем сконструировать человеческую расу, способную жить на этой планете. Вместо того чтобы подгонять планету под человека, мы подгоним человека под планету.
– В том-то и соль, – сказала Элин. – На это и упирают твои противники. Мысль о переделке человека стала им поперек горла. Измененное существо, которое станет жить на такой планете, уже не будет человеком.
– Возможно, его наружность и будет иной, – возразил сенатор. – Но человеком оно по-прежнему останется.
– Разумеется, вы понимаете, что я – не противница сенатора, – сказала Элин Блейку. – Но иногда бывает ужасно трудно заставить его осознать, с чем он столкнулся.
– Моя дочь выступает как адвокат дьявола, – пояснил сенатор. – И порой это приносит пользу. Но сейчас в этом нет особой нужды. Я и так знаю, насколько ожесточенно действует оппозиция.
Он взял графин. Блейк покачал головой.
– Может быть, я сумею как-то добраться до дому? – сказал он. – Тяжелый выдался вечерок.
– Переночевали бы у нас.
– Спасибо, сенатор, но если есть какая-то возможность…
– Разумеется, – ответил сенатор. – Кто-нибудь из охранников вас отвезет. Лучше воспользоваться наземной машиной: такая ночь не для леталок.
– Буду очень признателен.
– Хотя бы у одного из охранников появится возможность сделать полезное дело, – сказал сенатор. – Если он повезет вас домой, ему, по крайней мере, не будут мерещиться волки. Кстати, вы там, на улице, не видели волка?
– Нет, – ответил Блейк, – волка я не видел.
Майк Даниэльс стоял у окна и смотрел, как наземная обслуга на Риверсайде, по ту сторону бульвара, помогает домам заходить на посадку. Черные фундаменты влажно поблескивали в ночи, а в четверти мили дальше лежал Потомак, как чернильно-черный лист, отражавший посадочные огни.
Один за другим дома неуклюже спускались с затянутого тучами неба и становились на отведенные для них постаменты, где принимались покачиваться и медленно, осторожно елозить, подгоняя свои посадочные решетки под рельеф фундаментов.
Пациенты прибывают, подумалось Даниэльсу. А может, сотрудники возвращаются после выходных. Хотя тут могли оказаться люди, не связанные с больницей, не сотрудники и не пациенты. Город был набит битком: через день или два начнутся окружные слушания по вопросам биоинженерии. Спрос на участки был огромный, и передвижные дома втискивали повсюду, где только могли найти стоянку.
Далеко за рекой, где-то над Старой Вирджинией, заходил на посадку корабль. Его огни тускло маячили сквозь туман и изморось. Корабль направлялся к космопорту. Следя за его полетом, Даниэльс гадал, от какой далекой звезды прибыл он сюда. И как долго не был дома? Даниэльс грустно улыбнулся своим мыслям. Эти вопросы он задавал себе всегда, с самого отрочества, когда он пребывал в твердой уверенности, что в один прекрасный день отправится в звездные странствия. Но Даниэльс знал, что в этом он не одинок. Нынче всякий мальчишка мечтает о путешествии к звездам.
Изморось стекала изломанными ручейками по гладким оконным стеклам, а там, за окнами, все приземлялись парящие дома, занимая немногие еще свободные фундаменты. Несколько сухопутных машин плавно проскользнули по бульвару. Воздушные подушки, на которых они двигались, широкими веерами понимали с мокрой земли водяную пыль. Вряд ли в такую ненастную ночь в воздухе много леталок.
Он знал, что ему пора домой. Он уже давно должен был уйти со службы. Малыши, наверное, уже спят, но Черил еще не ложилась, ждет его.
На востоке, на самой границе поля зрения, виднелась светящаяся отраженным светом призрачно-белая колонна. Она высилась возле реки, воздвигнутая в честь первых астронавтов, которые пятьсот с лишним лет назад поднялись в космос, чтобы облететь вокруг Земли, поднялись, увлекаемые грубой, необузданной силой, порожденной химической реакцией.
Вашингтон, подумал Даниэльс, город, где разрушаются дома, где полным-полно памятников; нагромождение мрамора и гранита, густо поросшее мхом древних воспоминаний, покрывавшим его сталь и его камень. Дух некогда великой мощи еще висел над городом. Бывшая столица старой республики, превратившаяся ныне лишь в местопребывание провинциального губернатора, по-прежнему куталась, будто в мантию, в атмосферу своего былого величия.
По мнению Даниэльса, лучше всего город смотрелся именно сейчас, когда на него упала мягкая влажная ночь, создающая иллюзорный фон, по которому движутся древние призраки.
Приглушенные звуки ночной больницы наполняли комнату, будто шепот, – тихая поступь бредущей по коридору сиделки, смягченное громыхание тележки, негромкое жужжание призывного звонка на посту медсестры, находившемся напротив, через коридор…
За спиной Даниэльса кто-то распахнул дверь. Он резко обернулся:
– Добрый вечер, Горди.
Гордон Барнс, врач, живущий при больнице, улыбнулся Даниэльсу.
– Я думал, ты уже ушел, – сказал он.
– Как раз собираюсь. Перечитывал этот доклад, – он указал на стоявший посреди комнаты стол. Барнс взял в руки папку с бумагами и взглянул на нее.
– Эндрю Блейк, – сказал он. – Занятный случай.
Даниэльс озадаченно покачал головой.